«Калокир уговорил (его) собрать сильное войско и выступить против мисян с тем, чтобы после победы над ними подчинить и удержать страну для собственного пребывания, а ему помочь против ромеев в борьбе за овладение престолом и ромейской державой».
В случае такой локализации гипотетическая столица «империи» Святослава находилась и не на Руси, и не в Болгарии, а действительно между ними, кроме того, неподалеку от печенежской степи зоны венгерского расселения в Трансильвании, фактически в политическом вакууме, отчасти заполненном валашско-молдавскими воеводствами-«вождествами».
В итоге Святослав не имел (или по крайней мере не хотел иметь) опорной базы в своей «метрополии» (где все же концентрировали приобретенные богатства и оба Болеслава, и Свейн, и Кнут)
В регионально-типологическом плане следует отметить начавшийся в то же время (а в Дании и завершившийся) процесс создания единых государств в скандинавской части Циркумбалтийской зоны, расцвет «дружинного государства» в Чехии, его зарождение в Польше и (с определенными оговорками) в Венгрии.
Если бы не города Севера, особенно Северо-Запада (Цир- кумбалтийской зоны), то державу Ольги и Святослава можно было бы назвать «потенциально дружинной».
В Византии — наоборот: подданные «свободны», но никакой власти, кроме от Богом данной василевсу, быть не должно.
Так, законный царь Болгарии Петр не был убит Святославом, а умер сам, его сын Борис сохранил престол в Преславе, правда, под наблюдением русского воеводы Сфенкела и византийского «советника» Калокира, а отношения с «мисянами» названы «союзом».
Однако А.В. Фомин связывает этот факт не с «прочисткой» Волжского пути русами, а со «значительным притоком чеканного серебра в результате одной из интенсивных денежных эмиссий, периодически имевших место в государстве Саманидов».
Здесь наглядно проявляются разные методы реализации одной — «имперской» — идеи у прямолинейных, не искушенных в политике росов и у «коварных греков».
Но касается это положение в основном хода военных действий, численности войск и т.д.
Версии о двух походах, совершенных разными русами и, кстати, в разные части Хазарии (965 г. — в причерноморско-донскую, 969 г. — приволжско-каспийскую), вполне укладываются в рамки гипотезы о полицентризме Руси именно в 50-70-е годы X в.
В любом случае эти военные действия вогли сломать тот психологический барьер, преодолеть своеобразный «комплекс», который мог сложиться у русских после катастрофы 941 г. (недаром в 944 г.
Укрепив в финансовом, правовом и потестано-политическом отношениях уцелевшее после кризиса трехсоставное ядро державы, «кормилица»- регентша Ольга подготовила базу для усиления военной мощи державы с последующим решением территориально-политических задач военными средствами.
Другое дело, что в силу разнородности территорий, даже оставшихся под властью Ольги, она никак не могла ввести единое право, хотя, вероятно, и поставила это своей целью.
Однако сам мотив сватовства «от обратного» отражает вполне объяснимое желание княгини путем престижных зарубежных династических браков укрепить положение своей семьи не только по отношению к «племенным» династиям и «русским князьям» не из Рюриковичей (Ронгвальд — Рогволод, Турд — Тур и др., как из преамбулы договора 944 г., так и, например, из «Саги о Хальфдане.»), но […]
Скандинавская традиция наследования власти и собственности, в том числе и по женской линии, кроме «обычного права» эпохи варварства, для Руси могла найти поддержку и в византийско-христианском варианте римского права, которым охотно могла воспользоваться княгиня Ольга.
Так было и у Вальдамара конунга: у его жены была не меньшая дружина, чем у него, и конунг, и его жена соперничали в том, чтобы заполучить к себе в дружину наиболее доблестных мужей».
И здесь христианство, особенно византийско-православного, «самодержавного» варианта, его политическая доктрина («василевс от Бога», народы, принявшие от Империи христианство, должны повиноваться ей) могли послужить Ольге отправной точкой — поставить Русь и ее саму вровень (хотя бы идеологически) с ведущими державами и правителями Европы.
